Японский порядок и русский размах

Аналитический портал «Евразия.Эксперт» представляет цикл партнерских материалов журнала «Хан-Тенгри». Журнал «Хан-Тенгри» издается Институтом исследований и экспертизы ВЭБ с 2019 года. Его миссия – сохранение, осмысление и актуализация исторической и культурной общности России и стран Центральной Азии, а шире – всего евразийского пространства. Особенностью журнала выступает работа преимущественно в публицистическом жанре, который позволяет объемно продемонстрировать культурно-исторические связи народов наших стран.

Многоликий Южно-Сахалинск встречал густым, сладковатым воздухом; он был исполнен хрустальной чистотой, сентиментальностью моря и более строгим, таёжным хвойным пощипыванием. Этот город начался как село Владимировка, основанное в царской России в 1882 году. Затем прошёл длинный путь: с конца русско-японской войны и вплоть до окончания Второй мировой Южно-Сахалинск находился под японским владычеством как префектура Тоёхара. Там в энергичном темпе шло освоение – развивалось лесное и горное хозяйство, умножались промыслы, прокладывались железные дороги.

Советский период наложил свой отпечаток; в результате город стал таким, каким его знают сегодня. Но японское присутствие не могло исчезнуть бесследно. В Хан-Тенгри выяснили, какое наследие оставила в Южно-Сахалинске эпоха Тоёхары – и как она сделала его фактуру неповторимой.

Время от времени на улицах можно заметить аутентичные здания, которые сохранились со времён Карафуто – однако пожары послевоенного периода уничтожили большую часть легко воспламеняемых построек. Российские переселенцы не были знакомы с японскими очагами, а бумажные перегородки и деревянные балки вспыхивали от одной искры – нередко случалось так, что огонь охватывал целые кварталы. Вторые этажи не выдерживали тяжёлой клади – и порой сейфы, оставленные на втором этаже, следующим днём оказывались на первом. В итоге русские строили дома на привычный манер, что было естественным процессом, и большая часть домиков оказывалась либо перестроена, либо снесена. Обижаться не на что – бумага хрупка и недолговечна.

Город был распланирован и построен инженером Рёсуке Секия по принципу «гипподамовой сетки», то есть, на основе перпендикулярно выстроенных улочек, которые и сегодня тянутся вдоль туманных сопок и синеющих, многослойных, тающих вдалеке хребтов. Южно-Сахалинск ориентируется не на изгибы рек, как часто это происходит в городах, а на свободный горизонтальный разлёт Сусунайской долины.

Природа, тем временем, невероятна близка к тому, что легко можно встретить в любом прохладном уголке Хоккайдо – у Сахалина и северного острова Японии множество общих видов, которые они делят из-за близкого климата: по факту, они отделены друг от друга лишь проливом Лаперуза. Аянская ель, особенно пушистая и раскидистая, растёт на обоих островах; сахалинская пихта и курильский бамбук, аралия и титанических размеров японский белокопытник – всё это можно встретить по обе стороны пролива.

Что касается городского устройства... Сперва административный центр города располагался в районе улицы Маока-дори (нынешней Сахалинской). Когда промышленность в этом районе стала расцветать, он переместился на юг: на улицы Одори и Дзиндзя-дори (улица Ленина и Коммунистический проспект). Что примечательно, именно на Дзиндзя-дори, «Храмовом проспекте», когда-то располагался главный синтоистский храм Сахалина. По этой же улице в сопровождении множества кавалеристов перемещался наследный принц Хирохито, прибывший в Тоёхару с визитом – тот самый, что в будущем взошёл на императорский престол и стал последним монархом Японской империи.

На этой же улице до сих пор стоит Сахалинский областной краеведческий музей – ранее музей губернаторства Карафуто. Он был построен архитектором Ёсио Кайдзука в стиле тэйкан (帝冠), в буквальном переводе – «императорская корона». Это здание является единственным представителем своего стиля на территории России.

Стиль тэйкан зародился ещё в средневековье, но пережил подъём в эпоху Мейдзи и достиг своего апогея в 1930-х годах: он призван был подчеркнуть военное могущество Японской империи и способствовать его укреплению через классические для нации здания. Этот стиль также уделяет внимание традиционной японской культуре, которая проявляется в изяществе деталей: черепичных замковых крышах, фонариках, украшениях в форме хризантем на крышах и на скатах зданий. Возврат к подобным архитектурным решениям можно назвать неоклассическим возрождением того времени.

С музеем связано множество имён – айноведа Масихо Тири, этнографа Тосио Ямамото, ботаника Сигэдзо Сугавара и многих других.

Первыми зданиями, построенными на Сахалине прибывшими японцами, были небольшие фахверковые домики. К тридцатым годам, впрочем, японцы перешли к попыткам скопировать колониальный стиль и примешали к нему конструктивизм – так появились двух- и трёхэтажные здания. Одним из самых старых зданий, построенных в этом стиле, является японский музей Карафуто: он был основан 1908 году для командующего гвардией. В советскую эпоху и в настоящее время там расположился военный суд.

Коренные жители Сахалина – нивхи, айны, нанайцы, которые жили на этих землях задолго до прихода русских – никогда не были разделены с Японией окончательно или же полностью изолированы от неё: сотрудничество с японцами было привычным делом, прочно вплетённым в экономический уклад. Оно тянулось с древних времён: по Великому Северному шёлковому пути из Китая в Японию шли шелка, оружие, чёрный и цветной металл, проходя через жителей Приамурья и Сахалина. В период позднего средневековья и в новое время местные участвовали в сантан-торговле – меновой торговле между Японией и Китаем, выступая посредниками. Айны на Хоккайдо получали маньчжурские одежды, японцы – предметы роскоши, ткани, украшения, а сантан-торговцы Сахалина сплавлялись на лодках и разбивали себе в пути зимние жилища. В Китае ценной считалась сахалинская пушнина; вещи японского и китайского происхождения у местных народов считались показателем высокого социального статуса и передавались по наследству.

Айны, перебравшиеся на Сахалин с Хоккайдо, занимались рыболовством, зверобойным промыслом, таёжной охотой и собирательством. Они охотились на морских котиков, тюленей, сивучей – и даже на китов; местные жители шили одежды из рыбьих шкур. Они были единственным народом Дальнего Востока, который использовал ткацкий станок. Айны в целом занимают обособленное место в расовой систематике, пусть антропологи считают, что ближайшее родство они имеют с монголоидами; их язык изолирован и не имеет схожих черт ни с одним из известных на данный момент.

Сахалинские нивхи и айны считали медведя покровителем людей и хозяином гор – и в его честь проводился праздник. Медвежонка из тайги несколько лет держали в срубе или клетке, пока тот не достигал зрелости, угощали лучшей пищей и при необходимости лечили – словом, относились к нему, как к собственному ребёнку. Медвежий праздник проходил в феврале и сопровождался торжественным умерщвлением медведя в сопровождении религиозных обрядов. Считалось, что душа освобождалась от звериного тела и возвращалась в собственный мир с жертвоприношениями – и после этого одаривала охотников удачей.

В период губернаторства Карафуто в Тоёхару, изначально населённую смешанными племенами, стали прибывать японские и корейские переселенцы; вплоть до сегодняшнего дня корейцы второго, третьего и четвёртого поколения составляют немалую часть местного населения Южно-Сахалинска, более одной пятой, – но поддерживают ли они общение с родными из Кореи и посещают ли родину, зависит от каждой семьи конкретно и отдельно.

На сегодняшний день в крупных торговых центрах Южно-Сахалинска, в его укромных киосках, в ночных магазинчиках и даже в отделах на рынке можно заметить обилие японских и китайских товаров – ассортимент и его распространённость несравнима с городами европейской части, в которых подобные товары представлены лишь в редких узкоспециализированных магазинах. Также в Южно-Сахалинске преобладают праворульные машины – как и в большинстве регионов Дальнего Востока. Японские машины, завезённые ещё в девяностые и нулевые, продолжают находиться в эксплуатации.

Некоторые архитектурные решения, которые проявились в небольших мелочах, также смогли приятно удивить – как, например, стеклянные остановки на фоне горного пейзажа, больше характерные для японской инфраструктуры – она полна одиноких и тихих, созерцательных остановок среди буйства природы.

Такое решение вписывается в японскую концепцию ваби-саби (侘寂), буквально «непритязательная простота» – часть японского мировоззрения, объяснить которую в несколько слов окажется непосильной задачей. «Саби» в этом контексте отсылает нас к таким словам, как «одиночество», «слабость», «ржавчина» – и охватывает такие смыслы и метафорические образы, как, например, одинокая хижина в горах у поэта Сайгё. Также в контексте «саби» важен след времени, без которого вещь не может обрести свою подлинную ценность. Мацуо Басё, поэт, сыгравший большую роль в становлении хайку, объяснял, что представляет этот аспект, как «старого человека, надевающего парадные одежды, чтобы отправиться во дворец».

«Ваби» же отражает такие смыслы, как «испарение», «покинутость», но при этом сильно созвучно со словом «гармония» – оно означает довольство малым, без каких-либо красивых черт и престижных излишеств. Судзуки Дайсэцу, японский буддолог и философ, трактовал «ваби» так: «Быть довольным маленькой хижиной, миской овощей, собранных в соседнем поле, и звуками осеннего дождя».

Аскетизм, минималистичный дизайн, который не пытается «одолеть» природу, сосуществуя с ней в гармонии, а также красота сдержанности, смиренности и глубины, одиночество крошечных, несравнимо маленьких и прозрачных на этом фоне стеклянных построек на фоне хребтов и разлёта бесконечно длинной дороги: это ваби-саби.

Следует понимать, что японское наследие Южно-Сахалинска проявляет себя не столько в артефактах и музейных находках, которые, безусловно, также существуют – от японских школьных павильонов до гаубиц и танков военных времён – но скорее в живом, дышащем прошлом, проступившем сквозь толщу времени и советской застройки. Оно прячется в ритме улиц, подчинённых геометрии Сусунайской долины, в лаконичности и простоте стеклянных остановок, растворяющихся и тающих в пейзаже. Это наследие почвы, где аянская ель и курильский бамбук связывают остров с Хоккайдо незримыми ботаническими нитями, и в людях, чьи судьбы с рождения вплетены в эту землю сложнее, чем может оказаться любая рукотворная история.

Наследие прошлого тихо проступает в швах городской ткани; в следах имперского стиля на строгом силуэте музея, в старых камнях, хранящих память о визитах принцев. Стоит ли говорить о красоте несовершенства, принятия и текучести времени, если сам город выстроен поверх истлевших бумажных домиков, но при этом не растерял своего прежнего духа?

Южно-Сахалинск не хранит память о Тоёхаре – он её продолжает. Город на стыке двух миров, где японский порядок и русский размах, айнские легенды и корейская диаспора создали уникальный, ни на что не похожий сплав, где подлинная красота скрыта в смиренной простоте и в порой незримых, но от этого не менее реальных следах времени.

Софья Гер