Талия Минуллина, АИР: "Системная проблема в том, что частные инвестиции — это для коллег допнагрузка"

Татарстан должен разработать и принять инвестиционный генеральный план в продолжение стратегии социально-экономического развития на 10—15 лет вперед — большое интервью главного инвестиционщика Татарстана

Чиновники регионального и муниципального уровней в Татарстане постоянно срывают сроки согласования документов по инвестпроектам из-за ошибочного представления, что эта работа не приоритет, а допнагрузка. Тяжелее всего в этом плане работать с Минфином, а легче всего, как это ни странно, — с Минстроем, рассказала в интервью "Реальному времени" руководитель Агентства инвестиционного развития Республики Татарстан Талия Минуллина. Помимо изменения подходов чиновников, Татарстан, по ее мнению, должен сделать еще три шага к развитию ГЧП: внедрить минимальный гарантированный доход инвестора, повысить квалификацию специалистов по публичной инициативе и усовершенствовать законодательство об инвестициях.

"Возвращают с замечаниями, а потом придумывают замечания к новой редакции, и все это может длиться бесконечно"

— Талия Ильгизовна, с вашей подачи на открытом совещании при участии президента Татарстана стали известны некоторые проблемы инвестиционного цикла в республике. Проговаривались вопросы длительного движения документов в рамках согласовательных процедур. Это единичные случаи или уже системная проблема?

— Системная. Если бы это были единичные случаи, я бы о них не сказала. Системная проблема в том, что работа с инвесторами не приоритет. Масса задач, разные ведомства, очень большая межведомственная работа идет именно по реализации инвестиционных проектов. Наверное, из всех отраслей и сфер деятельности именно инвестиционная деятельность — самая разноплановая и напряженная по количеству участников. В ней задействованы и муниципальные, и региональные, и федеральные органы власти юридического, финансового, отраслевого, организационного, надзорного профиля. Количество людей, принимающих решения по одному инвестиционному проекту, очень велико. Слишком много всего должно сойтись, чтобы один частный инвестиционный проект реализовался.

С учетом такого количества участников нужных и необходимых согласующих документов тоже много. И сделать так, чтобы они все стали приоритетом у каждого из этих министерств и ведомств, крайне сложно. У коллег, естественно, есть свои задачи, утвержденные руководителями высокого уровня. И они являются для них приоритетными. А частные инвестиции — это для них какая-то дополнительная нагрузка. Одна из задач, но не самая важная. И мы это видим по движению документов. Поэтому приходится в ручном операционном режиме обзванивать каждого руководителя. При этом один документ согласовывает больше пятидесяти человек, это точно. Потому что руководители отписывают своим заместителям, заместители — начальникам управлений, начальники управлений — начальникам отделов, потом документами занимаются уже какие-то специалисты и так далее. То есть даже в одном ведомстве бумага проходит пять-шесть человек. А ведомств внутри одного проекта — десять-пятнадцать.

При этом на инвестиционном совете рассматривается несколько проектов. Соответственно, мы понимаем, что количество согласующих действительно очень большое. Регламентные сроки, которые по решению президента сейчас пересмотрены, я надеюсь, приведут нас к успеху. Потому что поручение было дано такое, что если в течение трех дней человек не возвращает документ с замечаниями, он считается согласованным автоматически. Потому что они же возвращают документы с замечаниями, а потом придумывают замечания к новой редакции, и все это может длиться бесконечно. Мы сейчас попробуем регламентно докрутить эту историю и посмотрим, как это скажется на инвестиционном цикле.

У нас 23 декабря прошел инвестиционный совет. И протокол по нему вышел 30 декабря.

"Согласования с Минфином идут, прямо скажем, туго"

— Какие ведомства, на ваш взгляд, делают свою работу в этой части лучше всего, а какие — хуже? Если оценивать их именно в такой формулировке.

— Каждый раз очень тяжело у нас идет согласование с Министерством финансов Татарстана. Особенно если в проекте есть хоть какое-то, даже минимальное, участие бюджетных средств. Тогда всё — мы уходим в многораундные дискуссии, длительные согласования и так далее. Видимо, у них скрупулезная работа, очень много документов. Нам с ними работается, скажем так, не просто. Это точно.

Из тех, кто быстро согласовывает, это, как ни странно, Минстрой. У них такой тяжелый блок работы, но выполняют его они достаточно оперативно и качественно. Коллеги могут выполнить даже те поручения, которые были просто озвучены, но нигде не зафиксированы, не вошли в протокол. Значит, руководитель достаточно четко фиксирует все, что было сказано, и сам выполняет. Вообще-то, это очень круто.

— То есть хорошо и плохо — это упирается только в сроки? Или еще и в качество работы ведомств?

— Конечно, в качество. Здесь, наверное, будет некорректно, если я буду давать оценки всем коллегам. Просто я могу сказать, что у Министерства финансов принятие решения происходит очень длительным и сложным путем. Наверное, потому что финансовая помощь тому или иному проекту связана с перераспределением средств тех или иных программ, что тоже требует кучи согласований либо даже принятия изменений в бюджет. А эта процедура вообще предполагает подключения депутатов Госсовета. Во всех случаях сроки согласования очень длительные. И сами согласования идут, прямо скажем, туго.

"Договориться по условиям, особенно если в проекте есть участие государства, — архисложная задача"

— Срывалась ли на вашей памяти реализация инвестпроектов именно по причине длительного согласования?

— Да, срывалась. Это жизнь. Это происходит не только в Татарстане, а во всех регионах. У нас, например, проект реабилитационного центра с Алтайским краем за два миллиарда. Им даже подобрали земельный участок напротив РКБ в Казани. Им согласовали объем ОМС, что тоже очень тяжело. Вся модель ведь держится на возврате инвестиций, это очень важно, это срок окупаемости. Уперлись в инфляцию. Частный инвестор говорит: это должно быть зафиксировано в документах. Хочет разделить с нами инфляционные издержки и связанные с ними риски. Звучит справедливо. Если мы идем по модели государственно-частного партнерства, то она предполагает разделение ответственности: обязательств и рисков. Но республика эти риски на себя не берет. Года два-три инвестор ходил по кабинетам, мы мучились, мучились, мучились. В итоге решили, что реализовать проект невозможно.

Понимаете, у нас даже меры государственной поддержки предпринимателей не аккумулированы в одном месте. Я в качестве члена правления Национальной ассоциации агентств инвестиционного развития попросила Российский союз промышленников и предпринимателей, чтобы они внесли в Минэкономразвития предложения по созданию единой цифровой платформы. На ней будут собраны все действующие в стране меры господдержки предпринимателей и инвесторов на всех уровнях: от муниципального до федерального. Просто невозможно же разобраться: четыре тысячи мер поддержки. Предприниматель не может элементарно зайти в одно место и понять, на что он может претендовать. Это же ненормальная ситуация. В РСПП по моей просьбе подготовили письмо Решетникову (Максим Решетников, министр экономического развития России, — прим. ред.).

— Можно ли оценить размер недополученной прибыли инвесторов и республики — в виде налогов и сборов — от сбоев при реализации инвестпроектов?

— Такую оценку дать сложно. Это происходит везде, во всем мире. Каждый инвестиционный проект проживает свой жизненный цикл. По тем или иным причинам идеи часто не доходят до реализации. Это понятно: воронка большая, на выходе из нее проектов мало. Причины очень разные. Условно категорировать их, конечно, можно. Основная причина будет в отсутствии экономики. Вроде бы, есть какая-то гениальная идея, есть какая-то господдержка, какой-то бизнес-план, понимание сбыта. Посчитали — невыгодно, маржа слишком маленькая. Наверное, основная причина отказа от реализации инвестпроектов в этом. Инвестор предлагает, например, докрутить экономику проекта через госзаказ. А мы понимаем, что такой госзаказ делать не будем.

Какие-то проекты вынуждены заходить на слишком перегретый рынок, например. Какие-то проекты не имеют возможности взять кредит за отсутствием активов для залога, а грантовые и субсидиарные ресурсы слишком малы. Какие-то проекты не заходят, потому что мы не можем договориться по условиям. Это, например, проект по переработке мусора. Мы уже два года сидим с коллегами, обсуждаем на разных уровнях, но никак. Инвестор хочет слишком многого от государства, в том числе переложить на него всю ответственность. Мы же хотим, чтобы все это было на них. Договориться по условиям, особенно если в проекте есть участие государства, — это архисложная задача.

"Проволочки — лишь следствие других причин. Человек не просто так не нашел времени посидеть над документом..."

— А из-за бюрократических проволочек?

— В меньшей степени. В основном проволочки — лишь следствие каких-то других причин. Человек не просто так не нашел времени посидеть над документом и вовремя его согласовать, нет. Новые проекты могут нарушать сложившиеся рыночные связи. По этой причине — да. Есть один на рынке монополист, а тут вдруг появляется еще один игрок. Мы пытаемся, ходим с ним, но дело идет крайне сложно. Работать надо именно с этим. Когда мы запускаем проект в работу, таких нюансов мы просто не знаем. Сопровождая проект, мы на каждом этапе смотрим, что получится. Это очень большая кулуарная работа.

— На инвестиционный совет с президентом Татарстана выходят в том числе и такие проекты, которые в этой части не проработаны?

— Не совсем. На инвестсовет выходят только проекты с достаточным для реализации уровнем проработки со всеми профильными отраслевыми ведомствами. Заслушивая презентацию проектов, президент поднимает каждого главу, каждого профильного министра. И все говорят: да, мы знаем этот проект, да, мы его поддерживаем и будем помогать.

— После презентации на инвестсовете все заявленные проекты реализуются?

— Почти все.

— А есть такие, которые были сорваны после инвестсовета из-за бюрократических проволочек или из-за того, что кто-то из чиновников тормозит их реализацию?

— Практически нет. Проекты, которые выходят на инвестсовет, как правило, находятся в большой степени проработки. Мы осуществляем их сопровождение. Подписываем с каждым инвестором соглашения, в которых предполагаются ежеквартальные инвестиционные транши. Мы собираем отчеты об их осуществлении. Смотрим инвестиционные потоки, выполняют ли они обязательства, есть ли отклонения от плана. Если есть, то почему. Встречаемся, разбираемся, выезжаем на места. Условно: инвестор забил сваи — какие к нему претензии? Два года они стоят, мы ничего сделать не можем. В ходе реализации проектов есть определенные заданные временные лаги, которые даются инвесторам на решение тех или иных проблем. Иногда инвесторы по ходу реализации проектов решают их переформатировать. Мы говорим: нет, это так не работает. Выходи повторно на инвестиционный совет и пересогласовывай с нами официально. Проекты, в которых мы изъяли земельные участки по суду, — это единичные случаи. Они есть, но их очень мало.

"Для таких стратегических историй у нас есть Министерство экономики. Но…"

— Дайте, пожалуйста, пример идеального инвестиционного цикла. Каков он, на ваш взгляд? Придем ли мы к такой модели?

— В моем представлении идеальный инвестиционный цикл — это когда у нас в территориальном разрезе есть понимание, на каких земельных участках какие проекты в каких отраслях, в каком временном периоде и на каких условиях должны быть реализованы с участием частных инвесторов. То есть это фактически инвестиционный генеральный план, который должен быть принят в продолжение стратегии социально-экономического развития, определяющей наши приоритеты. Это межотраслевой план экономического развития, который ложится на конкретные пространственно-территориальные схемы. И, естественно, должны быть индикативные показатели по времени и условиям реализации проектов на этих территориях, согласно плану.

— А если простым языком?

— Если простым языком, то мы должны понимать: частные инвесторы должны прийти в Актанышский район на какие сферы деятельности, на какие именно земельные участки, что им должны обеспечить власти на всех уровнях и в какие сроки мы все это сделаем.

— Такое "территориально-инвестиционное планирование", условно говоря, должно разрабатывать ваше агентство?

— Мне кажется, что для таких стратегических историй у нас есть Министерство экономики. В моем представлении это должно делать оно. А мы должны реализовывать, понимая, в каких районах нам нужны частные инвестиции в образование, в каких — в здравоохранение. У нас должна быть карта участков, список условий, и мы их найдем. И с мира их соберем, и с России, мы это точно сделаем.

Но на сегодняшний день, к сожалению, даже наши профильные региональные министерства не могут сформулировать, на каких конкретно условиях они готовы работать с частными инвесторами. Поэтому у нас нет публичной инициативы, которая заложена в федеральных законах о государственно-частном партнерстве и концессиях. У нас публичной инициативы нет вообще! Была недавно публичка в ЖКХ в Альметьевске, но ЖКХ — это ЖКХ. А я говорю совсем о других историях.

Пусть кто-нибудь придет, что-нибудь как-нибудь сделает — так не бывает. У каждого инвестиционного проекта есть конкретные финансовые модели, технико-экономическое обоснование. И вникать в эти показатели — в IRR, в EBITDA — коллеги не очень жаждут. Частные инвестиции у нас всегда идут где-то "на потом". Сначала нацпроекты, эффективное использование бюджетных средств, какие-то другие приоритеты.

"Если бы у нас был минимальный гарантированный доход по инвестпроектам в ГЧП, их количество бы кратно возросло"

— Со стороны прекрасно видно, что механизм ГЧП реализуется в России из-под палки. С одной стороны, "государственники" воспринимают его как инструмент по выкачиванию предпринимателями бюджетных денег.

— Правильно.

— Частные инвесторы действуют ожидаемо агрессивно, в большинстве случаев минимизируют вложения для извлечения максимальной прибыли. Как вы считаете, это противоречие неразрешимо или есть шансы на качественный сдвиг? Если есть, то что надо для этого делать?

— У нас в Татарстане государственно-частное партнерство формализовано двумя нормативно-правовыми актами: законом о ГЧП и о концессионных соглашениях. Если посмотреть, как они реализуются на практике, и посмотреть "внутрянку" экономических моделей, мы с вами увидим, что по факту 70% вложений в Татарстане — это частные инвесторы, и только 30% — это государство. По разным проектам доли меняются, но в среднем все именно так. А классическое ГЧП вообще-то предполагает большее участие государства, где-то 20 на 80. Мы должны реализовывать важные государственно значимые проекты с участием частного капитала. То есть инвестор там что-то немножко заработает, но при этом даст нам в ответ свою экспертизу, придаст скорости реализации проектов и так далее. Вообще-то это так работает. У нас же пока все наоборот, по крайней мере в Татарстане.

При этом если мы возьмем всю экономику, то у нас на один бюджетный рубль приходится пять рублей частных инвестиций. Почему? Потому что частники реализуют большую часть проектов сами, а государство там практически не принимает никакого участия. Если мы говорим, что подведение инженерных сетей к объекту недвижимости — это участие государства в проекте, то это странно. Это вообще-то прямое обязательство государства — обеспечить условия для развития территории. И говорить, что это участие региона или муниципалитета в реализации инвестпроекта, не очень грамотно с экономической точки зрения. С этой точки зрения государственная поддержка и государственное участие в инвестпроекте — это капитальный грант, субсидия, госзаказ, офсетный контракт, энергосервисный контракт, налоговая льгота. Вот это — экономически значимые формы участия государства в реализации инвестпроекта.

Здесь у нас есть вопросы, это факт. И они связаны с минимальным гарантированным доходом инвестора. МГД — это наше слабое место. Вернее, его отсутствие. Если бы у нас был минимальный гарантированный доход по инвестиционным проектам в государственно-частном партнерстве, их количество бы кратно возросло. Вся инвестмодель там держится именно на МГД.

Отвечая на ваш вопрос, что могло бы изменить ситуацию с ГЧП, есть конкретные вещи. Первое — это минимальный гарантированный доход. Это изменение бюджета. Это долгосрочное бюджетное планирование, потому что инвестпроект — это 10—15 лет окупаемости. А бюджет у нас принимается на год, на три. Как тогда гарантировать частнику возврат инвестиций? Изменения здесь сразу бы выстрелили по количеству, качеству и объему проектов в ГЧП.

Второе — уровень подготовки специалистов, которые разрабатывают и реализуют проекты ГЧП на стороне государства. Высококлассных, качественных юристов этого профиля даже в стране, честно говоря, немного. Поэтому зарабатывают они очень хорошо, заказывать их услуги дорого. Должна быть подготовка специалистов по ГЧП. Кстати, в 2020 году Минтруд России разработал приказ об утверждении профессионального стандарта "Специалист в сфере управления проектами государственно-частного партнерства". Очень нужны хорошие юристы и экономисты, которые должны работать в муниципалитетах и госорганах в регионах, а не ехать в Москву зарабатывать деньги. Они должны иметь достаточные компетенции для того, чтобы качественно упаковать публичную инициативу. Сегодня приходится отдавать эту работу на аутсорсинг за большие деньги. ГЧП строится только двумя способами. Или государство осуществляет публичную инициативу, то есть говорит, что мы хотим сделать, на каких условиях и в какие сроки. Либо инвестор выходит с частной инициативой, а государство должно сказать, как именно ее можно реализовать.

Третье — это, конечно, совершенствование нормативно-правовой базы. Надо расширить сферы применения инструментов ГЧП. Сегодня их очень мало.

Федеральные органы работают в этом направлении. За последние 10 лет в инвестиционном законодательстве было огромное количество изменений. Сейчас мы намного более открыты к предметному разговору с инвесторами. Внимание от федеральных органов к работе с частным капиталом кратно возросло. Особенно за последние лет пять. Когда начали делать Национальный рейтинг состояния инвестиционного климата в субъектах Федерации, когда начали делать инвестиционный стандарт — все это существенным образом облегчило и поддержало нашу работу.

"Хотелось бы, чтобы допрасходы по трассе Шали — Бавлы взял на себя федеральный бюджет"

— Как удалось подписать концессию на строительство автодороги Шали — Бавлы?

— С большим трудом. Мы вели и ведем большой переговорный процесс и с федеральными органами государственной власти. Дошли до определенного момента. Но и сейчас еще есть вопросы по этому проекту. После того как мы подписали эту концессию, была государственная экспертиза, и мы увидели там увеличение расходов. Дальше началась история — кто будет эти расходы на себя брать. А они там не очень маленькие. Это может быть государство, федеральное или региональное, это может быть тот инвестор, который уже есть в проекте, либо это может быть некий дополнительный инвестор. Сейчас мы находимся на этой стадии.

— Как вы считаете, кто должен взять на себя дополнительные расходы по этому проекту?

— Хотелось бы, конечно, чтобы это были средства федерального бюджета. Это идеальный вариант.

— Пробежимся по цифрам. Сколько проектов государственно-частного партнерства реализовано и реализуется в Татарстане, на какую сумму, сколько всего проектов будет реализовано и на какой стадии проработки они находятся?

— На разных стадиях. У нас есть ГАСУ, государственная автоматизированная система "Управление", которую ведет федеральное Минэкономразвития. Каждый регион туда загружает информацию о том, что на сегодняшний день сделано. Так вот, у Татарстана на сегодняшний день заключено 126 концессионных соглашений в сферах дорожной инфраструктуры, здравоохранения, коммунальной инфраструктуры, образования, спорта. У нас сейчас есть интересный новый проект в сфере IT, который мы хотим сделать через ГЧП. Проект небольшой, но интересный: инвестиции — 39 млн рублей. Это автоматизированная информационная система для учета спортивных достижений. Сейчас мы вместе с инвестором готовим пакет документов, чтобы подать частную концессионную инициативу.

— А кто будет платить за учет спортивных достижений?

— Мы хотим создать систему, которая будет позволять отслеживать динамику развития ребят в спортивных школах. В нашей модели есть частично средства, которые тратятся на инфраструктуру в спортшколах, что-то мы проработаем с Минспорта. Частично расходы будут на родителях детей. Думаем, получится или нет. По спорту у нас есть хорошие истории. Если вы были на форуме по ГЧП, видели, что мы приглашали Минспорта, у них есть бюджеты. Как мы понимаем, федеральное правительство пытается через спорт апробировать такой подход для всех других отраслей: культуры и так далее. Мы же сумели в сфере образования подписать первые концессионные соглашения на строительство трех частных школ. Это же тоже прецедент.

По спорту у нас есть идеи по концессионным соглашениям на строительство футбольных манежей в муниципалитетах. Строить их относительно недорого, содержание тоже подъемное. Мы делаем два проекта по манежам, в октябре они у нас уже прошли отбор в федеральном проекте. Там общая сумма инвестиций — 181,5 млн рублей.

В разработке у нас 11 объектов в сфере ЖКХ на 525,7 млн рублей. Три объекта теплоснабжения, восемь проектов водоснабжения и водоотведения. Они находятся на разных этапах: от проведения конкурсов до утверждений концессионных соглашений. Потом у нас есть проект по ТКО на 4 миллиарда рублей. Ведем беседу по условиям реализации проекта. Некоторые проекты я озвучу на годовой коллегии.

"Как говорится, одинокие сердца ищут друг друга"

— До 2022 года Татарстан активно привлекал инвестиции и проекты из недружественных ныне стран…

— Мы и в 2022 году продолжали это делать. Мы сейчас видим капиталовложения, договоренности о которых были достигнуты ранее. Вы же понимаете, что так не бывает: сегодня договорились, а завтра уже пришли деньги. Инвестиционный проект — это длинная история, которая занимает годы. Поэтому в 2022 году у нас порядка 65% — это инвестиции из недружественных стран. Они продолжаются, проекты реализуются. Просто коллеги сейчас испытывают определенные сложности. С поставкой оборудования, приездом специалистов, пусконаладкой. Есть это все.

— Но деньги ходят?

— Пока да, находят пути. Как говорится, одинокие сердца ищут друг друга.

— В 2023 году тоже все будет работать, несмотря на санкции?

— Будем искать пути. Такая работа проделана, сколько мы мучаемся, договариваемся, готовим земельные участки. Проходим такое количество согласований, и потом на финальной стадии какие-то проблемы. Конечно, хочется их решить.

— Иностранным инвесторам здесь легче делать проект, чем российским?

— Сложнее. И не только в Татарстане. Поставьте себя на их место. Хотите вы построить ресторан с объемом инвестиций 300 миллионов рублей. Попробуйте сделать это в Альметьевске, а потом в Харбине и в Париже.

— Сложнее всего будет в Альметьевске.

— Почему? Для вас, наоборот, проще всего будет в Альметьевске. Здесь вам легче с точки зрения языка, менталитета, понимания процессов. А там будет сложно. Для иностранцев так же сложно здесь.

— Но инвесторы приходят, потому что здесь работать выгоднее?

— Не всегда. Если мы говорим о реализации проектов с международной экспертизой, то здесь это в первую очередь не просто возможность заработать, это амбиции. Если мы эту историю приложим в примере на Россию и посмотрим, какие предприниматели выходят на экспорт, то увидим, что это люди с амбициями, масштабным мышлением, диверсификацией рисков. Это не всегда возможность тупо больше заработать. Здесь более широкий спектр причин и предпосылок.